В созвездии трапеции [сборник] - Николай Томан

Илью так. и подмывает вступить в бой, но он сдерживает себя, давая возможность парировать первые удары Холло Антону, которого он уже успел оценить как достойного своего соратника. По всему чувствуется, что бой будет жарким, нужно, значит, беречь силы.

— Мы уже знакомы с вашей манерой спекулировать отдельными положениями теории относительности, — спокойно возражает своему оппоненту Антон. — Вам кажется, будто Эйнштейн опрокидывает все прежние представления о времени и пространстве. И этого вам достаточно, чтобы попытаться расправиться с реалистическим искусством, изображающим события в определенный момент времени и в реальном пространстве.

— А вы не занимайтесь демагогией! — выкрикивает кто-то из «ультра». — Что же, по-вашему, теория относительности ничем не отличается от механики Ньютона? Не отрицает ее разве?

— Да учились ли вы хоть в средней-то школе? — не выдержав, восклицает старший брат Маши, Сергей Зарницын. — Должны знать тогда, что теория относительности Эйнштейна вовсе не отрицает физики Ньютона. Она лишь исследует более сложные явления.

— Подкрепи же и ты его чем-нибудь, — толкает внука локтем в бок Михаил Богданович.

Но прежде, чем Илья успевает раскрыть рот, в бой вступает второй брат Маши, Алеша:

— И вообще — читал ли кто-нибудь из вас Эйнштейна?

— А сами-то вы читали? — хихикает какой-то бородач. — Неужто хватало силенок?

— Представьте себе — кое-что читал. И потому знаю, что теория относительности не разрушает прежней физики, но позволяет глубже вникнуть в суть…

— Вот и мы за то же! — прерывает его Холло. — За оценку старых понятий с более современных позиций. Старые понятия не учитывали ведь вращения Земли и изменения в связи с этим течения времени.

— А каковы же, однако, эти изменения? — нарушает наконец молчание Илья.

— Какие бы ни были, но они есть, — неопределенно отвечает Холло.

— А надо бы знать, какие именно, — вставляет замечание и Михаил Богданович.

Все «ультра», как по команде, поворачиваются к своему идеологу, а он угрюмо молчит.

— Ведь вы, Холопов, на физико-математическом учились когда-то, могли бы и знать, — укоризненно качает головой Михаил Богданович.

— Да он это знает, конечно, — понимающе усмехается Антон Мушкин. — Ему просто невыгодно называть цифры.

— А цифры таковы, — спокойно продолжает Илья. — Земля наша, как вам должно быть известно, вращается вокруг своей оси со скоростью ноль целых четыреста шестьдесят три тысячных километра в секунду. А по орбите вокруг Солнца движется она со скоростью тридцати километров в секунду. И даже скорость обращения Солнца со всеми ее планетами вокруг центра Галактики не превышает двухсот сорока километров в секунду. Ну, а течение времени, как вам должно, быть известно, начинает заметно сказываться лишь при скоростях, близких к тремстам тысячам километров в секунду.

Бородачи смущенно ежатся, но Митро Холло все еще не теряет надежды одержать победу.

— Ну, а то, что по Эйнштейну пространство искривлено, — опрашивает он, — вы тоже будете отрицать?

— И не собираюсь, — спокойно покачивает головой Илья. — Установленная Эйнштейном связь между тяготением и геометрией мира подтверждена ведь экспериментально.

— Из этого не следует, однако, что вы имеете право уродовать человеческие тела и корежить натюрморты! — выкрикивает Антон Мушкин.

— Почему же, если факт искривления пространства подтвержден экспериментально? — усмехается заметно воспрянувший духом Митро Холло. — В наше время только метафизики изображают пространство прямыми линиями.

— А вы знаете, каково реальное искривление этих прямых линий в природе? — спрашивает Илья. — В настоящее время совершенно точно установлено, что световые лучи, испускаемые звездами, проходя мимо Солнца, искривляются лишь на ноль целых восемьдесят семь сотых угловой секунды. К тому же эта кривизна сказывается только при длине луча, равной примерно ста пятидесяти миллионам километрам. А каковы размеры вашей натуры?

Кое-кто из «ультра» смущенно хихикает. Они заметно обескуражены и уже без прежнего почтения поглядывают на своего вдохновителя.

— В стане врагов явное смятение, — шепчет Илье Михаил Богданович. — Пора наносить им решающий удар.

— Давайте поговорим теперь начистоту, товарищ Холопов, — как физик с физиком. Разве же вы не понимаете, что для того, чтобы иметь основание применять в живописи эйнштейновскую трактовку пространства-времени, нужно, чтобы натура живописца либо сам живописец двигались со скоростью света?

— А это явный абсурд, — запальчиво восклицает Сергей Зарницын.

— Но, допустим, однако, возможность такого движения художника к его натуре или наоборот — натуры к художнику, — спокойно продолжает свое рассуждение Илья. — Что же тогда произойдет? А произойдет то, что и объект произведения и его творец, сокращаясь в направлении своего движения, просто перестанут существовать друг для друга как протяженные тела. И будет все это в строгом соответствии с законами той самой теории относительности, на которую вы так опрометчиво ссылаетесь.

Теперь смеются уже все абстракционисты. Растерянно улыбается и сам Холло.

Маша плохо спит эту ночь. Ей снятся изуродованные человеческие тела, скомканные пространства, чудовищные галактики, излучающие диковинно искривленные лучи. Лишь изредка мелькают нормальные человеческие лица и среди них строгий профиль Ильи Нестерова. У абстракционистов она видела Илью впервые, и он запомнился ей. И, как ни странно, во сне она разглядела его лучше, чем тогда в подвале. Он очень похож на свою мать, Ирину Михайловну. Такой же энергичный профиль и красивые глаза. А густые брови — это у него, видимо, от деда, Михаила Богдановича.

Проснувшись, Маша думает, что уже утро, но из-под дверей комнаты братьев сочится электрический свет, — значит, еще ночь и они сидят за своими книгами или шепчутся, обмениваясь впечатлениями от схватки с абстракционистами.

Надо бы пойти, заставить их лечь спать, но у нее нет сил подняться с дивана. Она чувствует себя такой усталой, будто весь день провела на изнурительной репетиции. Да и просыпается она только на несколько мгновений и тут же снова засыпает. Лишь пробудившись в третий раз и снова увидев свет под дверью братьев, она поднимается наконец и идет к ним, полагая, что они давно уже спят, забыв выключить электричество.

Она бесшумно открывает дверь, чтобы не разбудить их, и видит братьев сидящими за столом в пижамах и с такими перепуганными лицами, будто она застала их на месте преступления.